Программа исследований российской археологической экспедиции в Южной Америке (2010-18 гг.) предусматривала изучение широкого круга доиспанских культур, обращение к музейным собраниям, к коллекциям, к проявлениям традиционной ритуальной практики и верований. В настоящей статье производится анализ образа Тинтина - демонического персонажа сельского фольклора индейцев мантенья-уанкавилка (прибрежная часть Эквадора). Он формировался под влиянием целого ряда доколониальных, и раннеколониальных фольклорно-мифологических мотивов. Существенную роль в его образе играют атрибуты летучей мыши – животного, биологические особенности которого привлекали и, одновременно, пугали человека, порождая множество мифов и легенд. Археологические материалы культур Южной Америки и Месоамерики наглядно подтверждают связь образа Тинтина с шаманской практикой, потусторонними мирами, и культом плодородия.

Представлены результаты анализа серии удил и псалиев из объектов жужанского времени комплекса Чобурак-I. В составе данного памятника, расположенного в Чемальском районе Республики Алтай, экспедицией Алтайского государственного университета раскопан компактный некрополь булан-кобинской археологической культуры. Рассматриваемые элементы конского снаряжения происходят из восьми мужских и двух женских непотревоженных погребений с сопроводительным захоронением лошади. Публикуемая коллекция насчитывает девять удил и пять псалиев, имеющих хорошую и удовлетворительную сохранность. Морфологический анализ и классификация находок с привлечением актуальных аналогий из памятников, раскопанных на сопредельных территориях, стали основанием для выделения нескольких типов предметов, а также позволили установить датировку изделий и их влияние на материальную культуру тюрок раннего средневековья.

В статье рассмотрена украшенная золотой насечкой сабля, хранящаяся в фондах ВИМАИВиВС. На основании анализа конструкции и системы оформления клинка, хвостовика и гарды выдвинуто предположение, что рассматриваемый образец длинноклинкового оружия относится к группе сабель-чечуг. В своей первоначальной комплектации сабля была снабжена рукоятью украшенной драгоценными камнями и обтянутыми кожей ножнами с прибором из медного сплава. На клинке нанесена двуязычная надпись, указывающая на то, что оружие относилось к числу жалованных именных сабель. Оно предназначалось для вручения калмыцкому нойону Бамбару одержавшего победу над казахами в 1762 г. Анализ архивных материалов позволил изучить обстоятельства боя 17 февраля 1762 г., по итогам которого, Екатерина II решила наградить Бамбара жалованной саблей. Установлено, что в ходе «Торгутского побега» 1771 г. Бамбар увез саблю на территорию Цинской империи. В начале XX в., во время подавления Ихэтуаньского восстания, российские офицеры обратили внимание на оружие с золотой надписью на русском языке. Сабля была передана командованию Квантунской крепостной артиллерии, а оттуда в 1903 г. отправлена в Санкт-Петербург.

В предлагаемой статье представлены результаты работ проведенных в долине реки Дема в Южном Предуралье в 2021 г. комплексной Золотоордынской археологической экспедицией ИИЯЛ УФИЦ РАН. Результатом разведки стало выявление интересного и довольно редкого памятника – открытого селища чияликской археологической культуры. Проведенным исследованием установлено, что памятник является однослойным, в культурном слое присутствует большое количество костей животных, фрагментов чугунных котлов, а также обломки гончарной и поливной посуды, полученные данные позволяют датировать памятник в пределах XIII – XIV вв. и отнести к кругу синхронных селищ чияликской культуры Горновского археологического микрорайона.

В исследовании выявляется образ кукушки в мифологических представлениях и традиционной обрядности бурят.

Выяснено, что в традиционном мировоззрении бурят этот орнитоморфный образ является многозначным.

Данные по языку и малым жанрам фольклора бурят позволяют утверждать, что кукушка несла женскую символику, с нею связывали такую отрицательную черту человека, как пустословие. Из ее биологических признаков особо выделяли голос и физическую ловкость, в ее поведении порицалось откладывание яиц в чужие гнезда.

Анализ мифологических представлений бурят показывает, что данная птица относилась к кругу священных животных. Выделено, что она наделялась солярной и небесной символикой, с нею связывали женское начало, плодородие, природные ритмы и обновление природы. Кукушка выступала проводником воли светлых богов. Определено, что в эпике она предстает как хранительница знаний о прошлом, ее образ увязывается с сакральными деревьями (шаманским Мать-деревом и Мировым древом), с нею связываются мотив оборотничества и идея о дарительнице богатства.

Выявлено, что в мифологических воззрениях бурят образ кукушки имел также негативную коннотацию, так как нес символику смерти.

Выяснено, что в шаманской обрядности бурят образ кукушки был локализован у агинских бурят, и был связан с их тотемическими воззрениями.

Показывается, что некоторые традиционные представления бурят об этой птице имеют параллели с мифологическими воззрениями у других народов Евразии, что объясняется их универсальностью или типологическим тождеством, и, вероятно, имевшими место в прошлом межкультурными контактами.

В статье рассматривается одна из наиболее ярких древних культур Камчатки – тарьинская культура позднего неолита. Обсуждаются вопросы локализации и хронологии, приведены наиболее важные стоянки, дано описание жилищ, охарактеризовано хозяйство тарьинцев, представлены материальные комплексы культуры. Наиболее древние стоянки этой культуры распространялись на юго-восточном побережье. В результате контактов тарьинского прибрежного населения с обитателями долины р. Камчатка возникла континентальная культурная общность охотников и рыболовов, которая сочетала пластинчатую технику и шлифовку орудий, а также хотя уже в меньшем виде традицию использования лабреток. Датировать тарьинскую культуру, скорее всего, нужно II–I тыс. до н. э. На основе тарьинской культуры с I тыс. н. э. развивается древнеительменская культура, в которой выделены локальные варианты. Северная Камчатка, вероятно, являлась местом активных культурных контактов между древним населением Камчатки, Северного Приохотья и Чукотки, где формировались локальные общности, имеющие определенное своеобразие.

Статья посвящена обобщению опыта интеграции фондов Историко-краеведческого музея и оборудования Технопарка универсальных педагогических компетенций Алтайского государственного педагогического университета с ресурсами исторического парка Новосибирской области «Россия – моя история» по созданию мультимедийного учебно-просветительного контента применимого при преподавании курса «Археологический туризм». Показана важность многоканального восприятия объектов археологического наследия в педагогическом процессе. Обсуждаются особенности разработки программы с элементами игры основанной на материалах археологических памятников Алтая. Большое внимание уделяется требованиям к описанию и анализу критериев отбора предметов, экспонируемых мультимедийно. Показано, что ситуативная геймификация способствует образному восприятию конкретных археологических эпох и связанного с ними материального комплекса.

Статья посвящена обобщению опыта интеграции фондов Историко-краеведческого музея и оборудования Технопарка универсальных педагогических компетенций Алтайского государственного педагогического университета с ресурсами исторического парка Новосибирской области «Россия – моя история» для создания мультимедийного учебно-просветительного контента, применимого при преподавании курса «Археологический туризм». Показана важность многоканального восприятия объектов археологического наследия в педагогическом процессе. Обсуждаются особенности разработки программы с элементами игры, основанной на материалах археологических памятников Алтая. Большое внимание уделяется требованиям к описанию и анализу критериев отбора предметов, экспонируемых мультимедийно. Показано, что ситуативная геймификация способствует образному восприятию конкретных археологических эпох и связанного с ними материального комплекса.

Статья посвящена результатам комплексного анализа, направленного на выявление специфических характеристик техники первичного расщепления методом ремонтажа в индустрии слоя 5.1 стоянки Ушбулак, а также результатам сопоставления с другими индустриями стоянки. Проведенный анализ материалов слоя 5.1 позволил реконструировать три стратегии расщепления камня, определяющие облик этой индустрии. Сравнение материалов с индустрией слоев 7–6 показало принципиальные различия в сырьевых предпочтениях, техниках первичного расщепления и орудийных наборах создателей этих ассамбляжей. Отсутствие какой-либо преемственности между каменными индустриями нижней пачки слоев Ушбулака и слоем 5.1 дополнительно подчеркивается продолжительным хронологическим перерывом между ними. Общий анализ данных, основанный в первую очередь на радикальных изменениях в структуре и технологических составляющих каменных индустрий, позволяет предположить, что в палеоколлективах, населявших Шиликтинскую долину, произошли кардинальные изменения в интервале 35–25 тыс. л. н.

В сентябре 2022 г. в рамках реализации программы комплексных исследований древнейших археологических объектов Камчатским палеолитическим отрядом ИАЭТ СО РАН были проведены рекогносцировочные работы на памятнике Раздельный II, открытом в 2006 г. в Быстринском районе Камчатского края. Исследования были ориентированы на уточнение культурно-хронологической последовательности заселения стоянки в позднем плейстоцене и раннем голоцене. В предлагаемой статье представлены результаты первичного анализа полученного археологического материала, данные о его технико-типологическом облике и культурно- хронологической атрибуции. Установлено, что наиболее ранний эпизод заселения стоянки представлен комплексом второго культурного горизонта возрастом 12 900–12 600 кал. л. н. Индустрия горизонта базируется на технологии микроклиновидного расщепления, орудийный набор включал листовидные наконечники, диагональные резцы, скребла высокой формы, абразивы. Более поздний этап заселения связан с раннеголоценовой индустрией первого культурного горизонта, основанной на утилизации призматических ядрищ для производства пластинчатых сколов и микропластин. Результаты проведенного исследования и итоги полевых работ позволяют предполагать существование в междуречье р. Анавгай и руч. Раздельный нескольких обширных по площади объектов археологического наследия. Изученные комплексы находят свое полное соответствие в материалах культурных слоев IV и VI Ушковских стоянок Камчатки.

Рассматривается одна из наиболее ярких древних культур Камчатки – тарьинская культура позднего неолита. Обсуждаются вопросы локализации и хронологии, приведены наиболее важные стоянки, дано описание жилищ, охарактеризовано хозяйство тарьинцев, представлены материальные комплексы культуры. Наиболее древние стоянки этой культуры располагались на юго-восточном побережье. В результате контактов тарьинского прибрежного населения с обитателями долины р. Камчатка возникла континентальная культурная общность охотников и рыболовов, которая сочетала пластинчатую технику и шлифовку орудий, а также (хотя уже в меньшем виде) традицию использования лабреток. Датировать тарьинскую культуру, скорее всего, нужно II–I тыс. до н. э. На основе тарьинской культуры с I тыс. н. э. развивается древнеительменская культура, в которой выделены локальные варианты. Северная Камчатка, вероятно, являлась местом активных культурных контактов между древним населением Камчатки, Северного Приохотья и Чукотки, где формировались локальные общности, имеющие определенное своеобразие.

Выполнен технико-технологический анализ керамики атлымской культуры селищ Барсова Гора I/40 (13 изд.), Барсова Гора I/22а (7 изд.) и Барсова Гора IV/4 (9 изд.). Гончары отбирали один вид исходного пластичного сырья – ожелезненные глины – и использовали несколько глинищ. Выявлены одно- и многокомпонентные рецепты формовочной массы. На селище Барсова Гора I/40 и IV/4 доминирует рецепт «глина + шамот». Самым разнообразным по количеству рецептов формовочной массы является керамика с селища Барсова Гора IV/4, где выявлено шесть одно- и многокомпонентных составов. Начины сосудов изготавливались по донноёмкостной программе, полое тело наращивалось при помощи лоскутов. Поверхности посуды обрабатывались механическим заглаживанием и лощением. Обжиг мог проходить в восстановительной или полувосстановительной среде. Установлено, что самые устойчивые гончарные традиции характерны для керамики с селищ Барсова Гора I/22а и I/40. Возможно, представители этой группы принимали участие в генезисе красноозерской культуры Приишимья, так как у них наблюдаются значительные сходства в гончарной технологии. Противоположную ситуацию демонстрирует гончарная технология селища Барсова Гора IV/4. На этом памятнике, возможно, проживали несколько разных групп гончаров, использовавших разный ассортимент примесей для составления формовочных масс. Вероятно, селище Барсова Гора IV/4 было оставлено другой группой атлымского населения с иными гончарными навыками, которые отличаются от навыков «атлымцев» с селищ Барсова Гора I/22а и I/40. Можно предположить, что атлымское население селища Барсова Гора IV/4 пришло на Барсову Гору с иных территорий, возможно, из Нижнего Прииртышья.

Рассматривается вопрос об этнокультурной принадлежности населения, оставившего могильник Сичагоу, расположенный в пров. Ляонин КНР. Это уникальный погребальный комплекс, на котором зафиксировано несколько сотен захоронений разной степени сохранности. Инвентарные комплексы захоронений включают керамику, изделия из бронзы, железа и камня. Материалы памятника демонстрируют черты различных култур – хунну, пуё, Хань, сяньби и т. д. Решение проблемы определения этнокультурной принадлежности населения, оставившего могильник Сичагоу, напрямую зависит от выбранной в качестве материала категории инвентаря. В настоящей статье этот вопрос рассмотрен по материалам бронзовых поясных блях с зооморфным декором. Основная причина такого выбора материала кроется в том, что форма и орнаментика поясных блях отражают этнокультурную идентичность индивидуума или группы. На памятнике Сичагоу обнаружено 17 поясных блях трех типов, которые находят аналоги на обширной территории распространения культуры хунну в Северной Евразии. В заключение сделан вывод о том, что население, создавшее памятник Сичагоу, по этнической принадлежности не относится к хунну, но подверглось мощному влиянию со стороны этой культуры. Население Сичагоу сформировалось на основе местной культуры предшествующего периода, но в его формирование внесли свой вклад различные и многообразные культуры восточной части пров. Ляонин и западной части пров. Цзилинь, среди которых на текущем этапе удается идентифицировать хуннский и пуёский компоненты.

Представлены материалы погребений эпохи Северной Вэй, исследованные на территории городского округа Гуюань, Нинся-Хуэйский автономный район КНР. Известные к настоящему моменту комплексы немногочисленны, но разнообразны по конструктивным особенностям и составу сопроводительного инвентаря, что объясняется различиями во времени создания, этнокультурной принадлежности и социальном статусе захороненных в них людей. Наиболее ранние погребения, обнаруженные у д. Шивацунь в волости Синьцзи, демонстрируют сходство с могилами периода Шестнадцати варварских государств на территории соседней пров. Шэньси. Захоронения рядовых представителей сяньби, переселившихся в район Гуюаня после его завоевания Северной Вэй, свидетельствуют о сохранении ими собственных традиций и незначительном влиянии китайской (ханьской) культуры в области погребальной практики.

Представлены результаты анализа серии удил и псалиев из объектов жужанского времени комплекса Чобурак I. В составе данного памятника, расположенного в Чемальском районе Республики Алтай, экспедицией Алтайского государственного университета раскопан компактный некрополь булан-кобинской археологической культуры. Рассматриваемые элементы конского снаряжения происходят из восьми мужских и двух женских непотревоженных погребений с сопроводительным захоронением лошади. Публикуемая коллекция насчитывает девять удил и пять псалиев, имеющих хорошую и удовлетворительную сохранность. Морфологический анализ и классификация находок с привлечением актуальных аналогий из памятников, раскопанных на сопредельных территориях, стали основанием для выделения нескольких типов предметов, а также позволили установить датировку изделий и их распространение в материальной культуре ранних тюрок Алтая и сопредельных территорий.

Представлены результаты работ, проведенных в долине реки Дема в Южном Предуралье в 2021 г. комплексной Золотоордынской археологической экспедицией ИИЯЛ УФИЦ РАН. Результатом разведки стало выявление интересного и довольно редкого памятника – открытого селища чияликской археологической культуры. Было установлено, что памятник является однослойным, в его культурном слое обнаружено большое количество костей животных, фрагментов чугунных котлов, а также обломков гончарной и поливной посуды. Полученные данные позволяют датировать памятник в пределах XIII–XIV вв. и отнести к кругу синхронных селищ чияликской культуры Горновского археологического микрорайона.

Рассмотрена украшенная золотой насечкой сабля, хранящаяся в фондах Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи. На основании анализа конструкции и системы оформления клинка, хвостовика и гарды выдвинуто предположение, что рассматриваемый образец длинноклинкового оружия относится к группе сабель-чечуг. В своей первоначальной комплектации сабля была снабжена рукоятью, украшенной драгоценными камнями и обтянутыми кожей ножнами с прибором из медного сплава. На клинке нанесена двуязычная надпись, указывающая на то, что оружие относилось к числу жалованных именных сабель. Оно предназначалось для вручения калмыцкому нойону Бамбару, одержавшему победу над казахами в 1762 г. Анализ архивных материалов позволил изучить обстоятельства боя 17 февраля 1762 г., по итогам которого Екатерина II решила наградить Бамбара жалованной саблей. Установлено, что в ходе «Торгутского побега» 1771 г. Бамбар увез саблю на территорию Цинской империи. В начале XX в., во время подавления Ихэтуаньского восстания, российские офицеры обратили внимание на оружие с золотой надписью на русском языке. Сабля была передана командованию Квантунской крепостной артиллерии, а оттуда в 1903 г. отправлена в Санкт-Петербург.

В исследовании выявляется образ кукушки в мифологических представлениях и традиционной обрядности бурят. Выяснено, что в традиционном мировоззрении бурят этот орнитоморфный образ является многозначным. Языковой материал и произведения малых жанров бурятского фольклора позволяют утверждать, что кукушка несла женскую символику, с ней также связывали такую отрицательную черту человека, как пустословие. Из ее биологических признаков особо выделяли голос и физическую ловкость, а в ее поведении порицалось откладывание яиц в чужие гнезда.

Анализ мифологических представлений бурят показывает, что данная птица относилась к кругу священных животных. Установлено, что она была одной из составляющих солярной и небесной символики, с нею связывались представления о женском начале, плодородии, природных ритмах и обновлении природы. Кукушка выступала проводником воли светлых богов. Отмечается также, что в бурятском эпосе кукушка предстает как хранительница знаний о прошлом, ее образ увязывается с сакральными деревьями (шаманским Мать-деревом и Мировым древом). Кроме того, с ней связываются мотив оборотничества и идея о дарительнице богатства. Выявлено, что в мифологических воззрениях бурят образ кукушки имел также негативные черты, так как был связан с представлениями о смерти.

Выяснено, что в шаманской обрядности бурят образ кукушки был локализован у агинских бурят и связан с их тотемическими воззрениями. Показывается, что некоторые традиционные представления бурят об этой птице находят параллели с мифологическими воззрениями других народов Евразии, что объясняется их универсалностью или типологическим тождеством и, вероятно, имевшими место в прошлом межкультурными контактами.

Программа исследований российской археологической экспедиции в Южной Америке (2010–2018 гг.) предусматривала изучение широкого круга доиспанских культур, обращение к музейным собраниям, коллекциям, к проявлениям традиционной ритуальной практики и верований. В настоящей статье производится анализ образа Тинтина – демонического персонажа сельского фольклора индейцев мантенья-уанкавилка (прибрежная часть Эквадора). Он формировался под влиянием целого ряда доколониальных и раннеколониальных фольклорно-мифологических мотивов. Существенную роль в его образе играют атрибуты летучей мыши – животного, биологические особенности которого привлекали и одновременно пугали человека, порождая множество мифов и легенд. Привлекаемые авторами в сравнительном формате для характеристики образа Тинтина фольклорные данные и археологические материалы культур Южной Америки и Месоамерики наглядно подтверждают связь образа Тинтина с шаманской практикой, потусторонними мирами и культом плодородия.