Проведенный автором ранее лингвотекстологический анализ сборников, содержащих чтения на особо чтимые памятные даты и жития наиболее почитаемых святых, выявил рукопись Торжественник и Златоуст из собрания Тихонравова № 185 (Русская Государственная Библиотека) как содержащую уникальную информацию о церковнославянском языке XV в. В статье представлен анализ языка этого произведения в сопоставлении с языком двух других списков. Автор определил широкий и узкий контексты исследования. Первый связан с церковнославянской проблематикой (языком, письменностью), второй – с XV веком, временем, когда так называемое «второе южнославянское влияние» проявлялось в полной мере. Исследование показывает, что церковнославянский язык в конечном счете является искомым объектом славистических исследований и путь к определению его структуры и функционального статуса лежит через анализ конкретных письменных источников, которые могут не свидетельствовать о структурном и стилистическом единстве того, что мы привычно называем церковнославянским языком. В частности выводы о «разговорном» («простом», может быть, простонародном) церковнославянском языке Мучения Параскевы Пятницы по списку Тхн-185 достаточно очевидны, язык памятника по данному списку разрушает и миф о так называемом «втором южнославянском влиянии».

В лингвистической литературе отсутствует общепринятая трактовка понятия «морфологические средства». Анализ языковых единиц, традиционно относимых к морфологическим средствам, выявляет наличие у них нескольких функциональных статусов: 1) категориальные, или собственно морфологические, средства – формообразующие аффиксы и вспомогательные слова, являющиеся носителями морфологических значений и конституентами морфологических форм, базовых единиц флективной морфологии; 2) некатегориальное средство, синкретичное и случайное для морфологии, – супплетивные основы, содержащие лексическое и морфологическое значения и таким образом дублирующие выражение морфологической информации в словоформе категориальным средством; 3) языковые единицы, способные проявлять морфологическую значимость, дифференцируя омонимичные морфологические формы в структуре словоформ (чередующиеся звуки, ударение) или высказываний (интонация). Такую же функцию может выполнять порядок слов. Проведенное исследование позволяет уточнить дефиницию понятия «морфологические средства»: это языковые единицы, являющиеся носителями морфологических значений и конституирующие морфологические формы.

Проводится анализ словарной репрезентации фразеологизмов-конструкций – продуктивных фразеологических паттернов с переменным компонентом-слотом. На примере новогреческого фразеологизма-конструкции Ούτε να Ρ показано, что одной из проблем, связанной с репрезентацией фразеологизмов-конструкций, является их фиксация в словаре в лексически заполненном виде без указания на наличие слота. Данные корпусного анализа фразеологизма-конструкции Ούτε να Ρ свидетельствуют о том, что подобное лексикографическое представление продуктивного паттерна не соответствует языковой действительности, и указывают на необходимость разработки нового подхода к лексикографическому описанию этого типа фразеологизмов.

Статья посвящена функционально-семантическому анализу якутских предикативных конструкций, формируемых на базе глагольных форм совместно-взаимного залога и многократного вида. Данные залоговые и видовые формы образуют предикативные конструкции, относящиеся на первый взгляд к разным семантическим полям: соответственно залоговости и аспектуальности. Но в якутском языке обсуждаемые глагольные формы в некоторых семантических ситуациях, в частности при выражении категорий реципрока и дистрибутива, оказываются в функционально-семантическом поле множественности, в связи с чем неизбежно затрагивается проблема пересечения полей и взаимодействия семантических категорий внутри поля. Установлено, что семантическим инвариантом для дистрибутивных конструкций является множественность самого действия, а для реципрокальных – множественность участников действия. Реципрокальные и дистрибутивные конструкции образуются на основе глаголов разных семантических групп: в выражении реципрока участвуют глаголы воздействия, межличностных отношений, речевой деятельности и т. д., дистрибутивность выражается глаголами движения. Обсуждаемые конструкции характеризуются почти одинаковым набором групповых актантов, они представлены именами существительными во множественном числе, существительными, обозначающими парные предметы и части тела, а также количественными числительными.

Рассматривается фонетическая система юганского говора сургутского диалекта хантыйского языка. Работа выполнена в рамках проекта по экспериментально-фонетическому описанию сургутского диалекта хантыйского языка, актуальность работы обусловлена существенными отличиями юганского говора от ранее исследованного тромъеганского. Работа выполнена методиками экспериментальной фонетики с использованием программ Praat, Emu-SDMS, R. Мы обнаруживаем различия между говором рек Малый Юган и Большой Юган. Показано, что в малоюганском говоре реализуется 12 гласных фонем. В отличие от тромъеганского не представлена фонема /ɔ/ (традиционно / /), на ее месте реализуются /ɛ/ (традиционно / /) либо /o/ (традиционно / /). В большеюганском говоре также присутствуют дифтонги [ui], [ɔɛ] в позиции после [k] на месте этимологических , . По-видимому, их можно считать реализациями фонем /iː/, /ɛ/ в позиции после фонологизованного огубленного k. Явление неначального [w], описанное в литературе как специфически юганское, подтверждается, но находит параллели в тромъеганском говоре, что свидетельствует о перераспределении территориальных вариантов. Приводятся наблюдения о территориальных и социальных факторах разрушения подсистемы латеральных согласных – сравнительно нового явления в сургутской фонетике, еще недостаточно освещенного в литературе.

Статья посвящена описанию семантических различий между глагольно-именными оборотами с глаголами испытать / испытывать и лексически соответствующими им глаголами. Традиционно глагольно-именные обороты рассматриваются в ряду глагольных перифрастических средств, в связи с чем не учитывается их семантическая специфика. Семантика оборотов со значением состояния отличается своим внутрисубъектным характером: описываемое состояние не подразумевает экспликации. Это находит отражение и в различиях актантных структур некоторых оборотов и глаголов. Значение оборота ориентировано преимущественно на значение именного компонента, что объясняет несовпадение их значений с некоторыми соответствующими глаголами. Кроме того, значение оборотов характеризуется комплексностью: семантика определяется не только именным, но и глагольным компонентом. Так, при одном и том же именном компоненте, но разных реализованных значениях глагольного мы получаем семантически разные обороты, что проявляется в их синтаксическом поведении. Различный характер семантических соответствий между оборотами и глаголами, а также многообразие факторов, влияющих на семантику глагольно-именных оборотов, не позволяет относить их к глагольным перифрастическим средствам.

Исследуется художественная телеология повести А. П. Чехова «Моя жизнь» в ее тематическом и мотивном аспектах. Художественная телеология, направленная на создание целостности эстетического восприятия, обнаруживается во всех смыслопорождающих структурах текста. Тематика манифестирует ценностное целеполагание автора, равно как и ведущую интенцию автора / текста.
Тематически исследуемая повесть представлена в качестве исповеди-биографии героя (жанровый аспект тематики), поисков жизненного пути (проблемный аспект тематики) и взаимодействия главного героя с окружающим микромиром (сюжетный аспект тематики). Ведущими становятся мотивы социального статуса; необходимости труда; подлинной или ложной жизни, основным маркёром которой является этика труда; и, наконец, ответственности за Другого. В рамках последней мотивно-тематической группы развивается важный в сюжетной конструкции повести мотив игры. Названные тематические мотивы формируют тематический состав и сюжетную композицию произведения, указывая на заложенное в нем эстетическое (ценностное) целеполагание.
Позиция Мисаила Полознева, героя-рассказчика, осуществляется в идеологическом споре с отрицающим самостоятельность выбора героя отцом; с излагаемой доктором Благово позитивистски ориентированной философией прогресса; с обитателями города, для которых социальный статус заменяет личность / лицо. Риторически в поэтике повести доминируют три высказывания: Маши Должиковой («Всё проходит»), Мисаила Полознева («Ничто не проходит») и маляра Редьки («Тля ест траву, ржа – железо, а лжа – душу»). Декларация жизни-игры, свернутая до афористического суждения царя Давида («Всё проходит»), является в восприятии героя этически несостоятельной. В его экзистенциальном опыте – «Ничто не проходит» – заключен главный этико-философский вывод повести и основная мысль чеховского творчества – о необратимости поступков человека, моральной ответственности за Другого. Этическая формула Редьки, своего рода двойника героя, фразеологически закрепляет итог жизненных испытаний Мисаила Полознева.
Повесть А. П. Чехова «Моя жизнь» телеологически оформляет этическую философию автора, утверждающую творческую самостоятельность человека и его персональную свободу и ответственность.

Статья посвящена неизвестным сюжетам из биографии Дмитрия Кобякова – одного из поэтов «потерянного поколения», разделившего судьбу послевоенных репатриантов. На основании неопубликованных писем Кобякова, сохранившихся в американском архиве А. М. Ремизова, автор выявляет мотивы сближения известного писателя и начинающего поэта, связанные с изданием его поэтических сборников и общими новаторскими тенденциями в художественном поэтическом и прозаическом дискурсе второй половины 1920-х гг. Статья представляет собой первую часть исследования, посвященного событиям литературной жизни русского Парижа, в центре которых при поддержке Ремизова оказался Дм. Кобяков; содержит существенные дополнения к литературному портрету молодого корреспондента Ремизова, а также к библиографии русского зарубежья. Описание истории этих творческих контактов объективирует новый документальный материал, восполняющий лакуны также и в биографии Ремизова, касающиеся темы литературного наставничества писателя, вокруг которого в 1920-х – начале 1930-х гг. образовалось «гнездо» молодых литераторов.

В литературе об А. Т. Твардовском тема религиозности писателя затрагивалась редко. Воспоминания современников сохранили разноречивые факты, по которым трудно судить об истинных убеждениях Твардовского. В настоящей статье представлены результаты исследования языка писателя. Материалом послужила его поэзия, привлекались также «Рабочие тетради». Анализ поэтического языка показал, что жизнь церкви, ее язык были знакомы уроженцу смоленской глубинки, как каждому человеку его времени. Показательны многочисленные упоминания о различных церковных реалиях – предметах, строениях, людях, таинствах, праздниках. Предметом исследования стала лексема «Бог», особенности ее функционирования в поэтическом языке Твардовского, а также – для сравнения – в его документальной прозе.
Для раннего Твардовского актуален отказ от «старого мира» и его верований ради марксистско-ленинской идеологии. Одно из ярких свидетельств этого отказа – низведение констант религиозного мышления русского человека до присказок, прибауток и поминания Бога всуе. Наиболее категоричные атеистические высказывания вложены в уста героев поэм, например, Никиты Моргунка и Тёркина. Слово Бог в идиоматических выражениях обычно десемантизируется. С Богом сопоставляются чаще всего вожди, политические и культурные кумиры.
Поздний Твардовский существенно смягчает свои атеистические позиции, проявляя признаки стихийной веры. Он пишет покаянную поэму «По праву памяти», становится более осторожен и избирателен в выражениях. Прозаическая речь обогащается более осознанным упоминанием Бога, главным образом, в контекстах высшего суда, покаяния и чудесной помощи. Твардовский выступает против агрессивной идеологической политики, которая грубо пытается заменить одну религию другой. В этом процессе он видит метафизический переход на сторону Зла.

Представлены результаты анализа ключевых женских образов в романе Л. Леонова «Вор»: Маша Доломанова, Татьяна Векшина, Зинаида Балуева, Ксенья Бабкина – судьбы которых объединены типологической общностью. Актуальность исследования обусловлена переосмыслением роли женщины в современном мире и искусстве, и формирование героинь, несчастных в мире мужчин, в литературе 20 века развивалось в том числе под влиянием постреволюционной, послевоенной действительности, под действием урбанизации. Данный ракурс, несмотря на обширную историю исследования романа «Вор», практически не разработан учеными, но есть отдельные статьи, главы в монографиях леоноведов, поднимающих этот вопрос. Методологической основой исследования стали труды, посвященные поэтике мотива, образа. Для достижения цели были поставлены задачи: определение художественно значимых мотивов; сопоставление сюжетных линий с прецедентными текстами (преимущественно библейскими); объяснение деталей, уточняющих суть женских образов.
При помощи метода мотивного анализа были определены основные мотивы, участвующие в создании сюжетных линий каждой героини, и их варианты. Выделен мотив насилия, которые представлен в следующих алломотивах: сексуальное насилие (в том числе лишение невинности) – для всех героинь, кроме Зинаиды Балуевой; физическое насилие (избиение) – образы Маши Доломановой, Зинаиды Балуевой – и самоубийство (Ксенья Бабкина); психологическое насилие (как подавление воли, отсутствие заботы) – все героини. В рамках метода структурно-типологического анализа женские персонажи были соотнесены с полюсами бинарной оппозиции злая жена – добрая жена, восходящими к Св. Писанию. Обнаружено, что, помимо мотива насилия, присутствующего в сюжетной линии каждой героини, но обусловленного не волей лица, а случаем, женские характеры у Леонова объединяет мотив искушения, который позволяет оценить их индивидуальную позицию и объяснить трагический исход жизни.
В результате сделаны следующие выводы: женские образы в романе «Вор» сопоставимы с такими христианскими персоналиями, как Ева, Мария Магдалина, безымянная самаритянка, Татиана-мученица. Их судьбы определяются действиями или желаниями других героев, что, с учетом того, что собственного Бога они не нашли, приводит в итоге к отчаянию и безвозвратной гибели.

Представлен отчет о всероссийской с международным участием конференции «Вторые Фортунатовские чтения в Карелии», проходившей в Петрозаводском государственном университете 3–4 июня 2021 г. Отмечается, что имя Ф. Ф. Фортунатова является знаковым в истории мирового языкознания для понимания развития научной теории и методологии в лингвистике. Ученый заложил основы современной грамматической теории, дал оценку спорным процессам в области истории и акцентологии славянских и балтийских языков, способствовал становлению новых лингвистических течений. Говорится, что Фортунатовская школа в конце XIX в. вышла за географические границы России и стала известна за рубежом как одно из самых передовых научных направлений. Приводится краткое описание программы и представленных докладов, освещавших проблемы исторической и диахронической лингвистики в русле сравнительного и типологического языкознания, методики обучения языку, синтаксиса, диалектологии, теории коммуникации, лингвокультурологии, поэтики. Особое внимание обращается на актуальность в современном языкознании заложенных академиком Ф. Ф. Фортунатовым и его школой идей. Проводятся параллели со смежными гуманитарными дисциплинами.

Рецензия анализирует монографию «Утопический дискурс в русской культуре конца XIX – XXI века. Литература. Живопись. Кинематограф», определяя ее место в современной науке о проективных моделях будущего. Ключевым аспектом является преемственность предшествующим исследованиям о категории утопии, и прежде всего Б. Ф. Егорова, памяти которого посвящена книга. Фиксируется выход современного искусства за рамки утопического жанра и в связи с этим подтверждается уместность дискурсивной методологии. Автор подчеркивает актуальность традиционного разговора о природоохранных проблемах и выражает недоумение по поводу игнорирования западными филологами русской художественной и научной литературы, гораздо раньше их обозначившей. Как несомненное достоинство монографии отмечается ее современный антропологический подход к психологическим деталям частных нарративных утопий.