Последовательно рассматриваются указательные местоимения для общего указывания, для близких лиц и предметов, для удаленных лиц и предметов и для перечня, которые имеют функцию форм 3-го лица личных местоимений в Тырновской редакции Стишного пролога (календарного агиографического сборника, переведенного в первой половине ХІV в.). Видно, что семантика указательных форм обусловлена контекстом: в дистрибуции с именной формой они имеют указательное значение, а в дистрибуции с глагольной формой они означают местоимение 3-го лица, например, съи блаженыи, означает этот блаженный, а съи бэше означает он был. Существенное значение в историческом плане имеет употребление полных форм для мужского рода тъи, для женского рода тя, для множественного числа тие / тйе, которые позднее переходят в той, тя и те, как и наличие новых форм тои, которые характерны для разговорного языка.

Изучается система сочетаний количественных числительных с относящимися к ним словами в Киево-Печерском патерике по рукописи конца XV - начала XVI в. В ходе работы рассмотрены и сгруппированы типы сочетаний количественных числительных с сопровождающими их именами и причастиями. Особое внимание посвящено сочетаниям количественных числительных с относящимися к ним словами, отличающимся от норм памятников старославянского языка русской редакции, древнерусских и ранних русских церковнославянских памятников. На основании количественных конструкций, не соответствующих вышеупомянутым нормам, выделены три важных грамматических явления, указывающих на процесс замены старых норм новыми, которые в последствии приведут к становлению числительных как самостоятельной части речи.

Статья посвящена изучению традиции Русской церкви, защитниками которой провозгласили себя противники церковной реформы, начатой патриархом Никоном в середине XVII в. Обращение к анализу политики Церкви в области печатного дела в первой половине столетия позволило сделать вывод о том, что при решении задачи религиозного просвещения населения она явно ориентировалась на достижения Киевской митрополии в области богословия. Следовательно, противники церковной реформы имели основание при описании традиции Русской церкви опираться не только на древние рукописи, но и на тексты, изданные Московским печатным двором, содержание которых следует определить как адаптированное для русского читателя творческое наследие Киевской митрополии.

Изучение процессов заимствования и адаптации иноязычной лексики является важной составляющей в исследовании формирования лексического состава языка. Один из наиболее значимых пластов заимствований в русском языке - заимствования из греческого языка, объем которых был особенно велик на этапе формирования литературного языка славян. Перевод «XIII Слов Григория Богослова», дошедший до нас в рукописи XI в., дает широкие возможности для наблюдения над процессами заимствования и освоения греческих слов. Изучение грецизмов в первом славянском переводе гомилий Св. Григория Богослова позволяет нам сделать вывод о том, что адаптация заимствованных слов в воспринимающем языке протекала по-разному, более длительной и не всегда последовательной была адаптация имен собственных и этнонимов.

Исследованы основные подходы к определению роли понятия «национально-культурный компонент» применительно к задачам обучения русскоязычных студентов лексическим средствам общения. Выявляются его значимые с точки зрения методики обучения признаки. Сделан ряд выводов, основанных на результатах анализа корейских семем, относительно способов решения данной задачи. Выделен ряд актуальных вопросов, связанных с определением объема подлежащей усвоению национально-культурной информации, механизмов ее передачи при обучении и приемов формирования соответствующих ассоциаций и образов. Показывается, что объем накопления национально-культурной информации на определенной ступени обучения может варьироваться, поэтому представляется целесообразным говорить о перечне ассоциаций как о дополнительной информации, необходимой для полного раскрытия лексического значения слова, и которой еще только предстоит стать знанием и использоваться впоследствии при формировании лексического навыка.

Как показывают результаты аксиологического анализа, для дохристианской эпики характерно представление о гневе как об «индикаторе» героического характера: эпический персонаж «обязан» испытывать эту эмоцию, когда публичная оценка его личной чести не соответствует его собственному представлению об уровне необходимых почестей. Подобная ситуация трактуется персонажем как бесчестие и вызывает его гнев, побуждающий к насильственному восстановлению «справедливости». Принципиальное исключение из этого правила обнаруживает русский героический фольклор: былины не мыслят «ярость», «обиду» богатыря как реакцию на недооценку его личной чести. В русском эпосе языческое понимание гнева уступает место его новой трактовке: гнев мыслится как проявление «любви-ревности» о внешних реалиях и объективных категориях, обладающих «честью». Те герои, которые гневаются из-за того, что определенные объекты, люди и установления оказываются лишенными своего сакрального статуса, неизменно торжествуют в былинах, хотя совершенные ими подвиги и не приводят к увеличению их собственной имущественной чести.

Представлены текстологические материалы к пятнадцати спискам древнерусского произведения - Слова о звезде Ираньи , бытующего в рукописях XV-XVII вв. Двенадцать списков вводятся в научный оборот впервые. На основании текстологического анализа выявлены две редакции: Краткая и Пространная. В процессе создания Пространной текст прошел сверку со «Сказанием Афродитиана» и русской гомилией, приписываемой Иоанну Златоусту - Ныне моего естества. При этом контекст Слова в рукописных сборниках свидетельствует о раннем возникновении памятника, а также дает возможность предположить, что автором памятника был человек из круга Кирилла Туровского. Пространная редакция, созданная на основе Краткой, содержит дополнительные детали и усиливает мотив передачи власти от языческих богов Христу. Краткая редакция представляется наиболее близкой к его архетипическому тексту.

Представлен материал Степенной книги царского родословия (XVI в.), связанный с женскими образами, описывается их место в сюжетно-композиционной структуре (архитектонике) памятника. Житие равноапостольной княгини Ольги, открывающее Степенную книгу, подчеркивает правомерность авторского замысла, включающего практически во все степени сюжеты о княжеских женах и матерях от кратких известий до развернутых рассказов. Роль этих сообщений - отметить благочестие всех ветвей царского рода. В характеристиках женских представителей княжеских семей автором подчеркиваются черты, отмеченные им в жизнеописании св. княгини Ольги (Елены): верность православию, служение делу его распространения, забота о княжеском роде, просветительство, участие в земных делах церкви (строительство храмов, милосердие) и пр. Жизнеописания княгинь включаются автором в архитектоническое пространство произведения, гармонично вписываясь в основную концепцию памятника.

Введение. Цель статьи - исследовать малоизученный педагогический проект В. А. Жуковского последних лет жизни («Первоначальный курс обучения», далее «Курс») с точки зрения взаимодействия в нем вербальных и визуальных элементов. Постановка проблемы. Основная часть работы над «Курсом» пришлась на 1848-1851 гг. Создаваемые разработки поэт апробировал на уроках со своей дочерью. «Курс» должен был состоять из трех частей: 1) языка; 2) математики; 3) Священной истории. Для каждой из этих частей Жуковским были подготовлены наглядные таблицы, которые являются оригинальным опытом комбинации вербального и визуального (графического) материала. Ставка на визуальность, эксперименты с ней для середины XIX в. были новаторской педагогической стратегией. Анализ используемых Жуковским приемов сочетания визуального и вербального позволит обнаружить связь между творческими стратегиями Жуковского-поэта и Жуковского-педагога. Обсуждение результатов исследования. Типы графических элементов, задействованных в «Курсе», очень разнообразны: это сюжетно-образные изображения, пиктограммы, идеограммы, символы, их комбинации, подобные идеографическому письму, а также диаграммы, в которых используются различные способы цветового выделения элементов. На основе рукописного материала из фонда Жуковского в РНБ в статье подробно анализируются самые важные из них: сюжетно-образные изображения, схемы и мнемонические символы. В ходе исследования идентифицируется характер взаимодействия знаков различной природы в гетерогенной (визуально-вербальной) среде «Курса» и обнаруживается, что в материалах «Курса», относящихся к Священной истории, используется модель креолизованного, а в материалах по математике и языку - поликодового текста. Факт взаимодействия в «Курсе» различных семиотических систем имел для Жуковского принципиальное значение. Процесс концентрации, «свертывания» содержания в визуальные знаки-идеограммы, а затем нарративного развертывания его в процессе ответа ученика составлял методическую основу разрабатываемой им визуальной дидактики. Приемы, использованные Жуковским-педагогом, можно сопоставить с приемами, использованными Жуковским-лириком в манифестах его «поэтической философии» - стихотворениях «Невыразимое» и «Лалла Рук». Оба эти текста представляют собой экспликацию романтического двоемирия, но в «Невыразимом» идея двоемирия артикулирована с помощью суггестивной поэтики, а в «Лалла Рук» - с помощью поэтики эмблематической. В поэтике «Невыразимого» господствует отказ от фигуративности в пользу сложным образом интонированной атмосферности, который близок художественному языку живописи. В противоположность «Невыразимому» образный язык стихотворения «Лалла Рук» фигуративен настолько, что это стихотворение можно считать экфрасисом барочной эмблемы. Суггестивная живопись и эмблематическая графика - вот два полюса, между которыми колеблются и художественный, и поэтический, и педагогический язык Жуковского. Стилистика «Курса» близка, конечно, ко второму из этих полюсов. Выводы. На замысел «Курса», несомненно, повлияли такие виды семейного общения взрослых и детей, как домашняя фантазийная игра (проигрывание книг и сюжетов), настольная игра (карточные и иные обучающие игры, кассы слов), игра в шарады. Но кроме того, очевидно влияние переводческой деятельности Жуковского и определенной специфики его художественного сознания, своеобразной «привычки к переводу», проявляющейся в множащихся способах передачи одного значения в разных формах, визуальных и метафорических.

Рассмотрены закономерности художественного изображения важного экономического процесса послевоенного времени второй половины 1850-х гг. - акционерного учредительства - в романе А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» (1863). Выявлены и прокомментированы параллели между описаниями «акционерной горячки», данными в романе, и материалами о частном предпринимательстве, появившимися в печати во второй половине 1850-х гг. Подробно рассмотрены отсылки к полемике, развернувшейся на страницах периодических изданий между представителями «Русского общества пароходства и торговли», одного из самых влиятельных акционерных обществ середины XIX в., и Н. П. Перозио, журналистом, экономистом, автором «Библиотеки для чтения» и «Санкт-Петербургских ведомостей». Материалом послужили работы Н. П. Перозио «Замечания на Отчет Русского общества пароходства и торговли», «Протест», Тонди «Ответ на замечания г. Перозио на отчет Русского общества пароходства и торговли за 1858 год», В. Шульца «Спор между г.г. Перозио и Смирновым», «Ответ директора-распорядителя Русского общества пароходства и торговли Н. А. Новосельского на статьи против управления делами общества», «Записка и проект об устройстве каменно-угольного рудника на Дону» и др. Сделан вывод: исследование стратегий изображения экономического процесса в романе позволяет уточнить взгляды А. Ф. Писемского на период «великих реформ». В романе показывается, что актуальная идея, высказанная новым правительством (развивать частное предпринимательство), получила несостоятельных исполнителей: акционерами становились люди, не имевшие никакого представления о практическом деле и не желавшие в него вникать, что, в свою очередь, открывало широкий путь мошенничеству директоров-распорядителей.

Рассматривается реализация жанра пасхального рассказа в «вершинных» произведениях А. П. Чехова, посвященных духовно-нравственной проблематике («Святою ночью» (1886), «Студент» (1894), «Архиерей» (1902)). Выявляются типологические черты пасхальной словесности, нашедшие отражение в календарных текстах писателя. Обосновывается их органичное включение в художественный мир Чехова. Рассказ «Святою ночью» отмечен лиризмом и нарастанием драматизма изображения посредством пейзажных зарисовок, соотносимых с онтологической составляющей таинства, происходящего в Святое воскресенье. Проблематика произведения раскрывается в том числе посредством включения в повествование оппозиций «чуткие / грубые персонажи», «хаос / гармония». Выделяются пасхальная мотивика и атрибутика, присущие жанру «классического» пасхального рассказа. В рассказе «Студент» общность телесного и духовного, созвучная описанию природы, только усиливается. Демонстрируется взаимопроникновение времени и пространства и веры в существование всеобщей связи между людьми и эпохами, неподвластное течению истории. Беседа у костра поздним вечером, в Страстную пятницу, помогает герою переосмыслить свою жизнь и осознать первостепенность сопричастности к страданиям и переживаниям других. В рассказе проявляется установка на позитивное начало и транслируется ценность «вечных» истин - правды и красоты. В «Архиерее», подобно рассказам «Святою ночью», «Студент», Пасха продолжает осмысляться как сложное явление, представляющее собой борьбу двух начал: идеального и материального. Конфликт заключается в невозможности гармоничного сосуществования двух сторон личности героя, трудности его самоопределения: почетное общественное положение (епископ) затмевает данность человека как такового. Архиерей страдает от одиночества и непонимания близких людей. Его духовное воскресение становится возможным только на пороге смерти путем единения с окружающим природным миром, обращения к детским воспоминаниям и тихим мирским радостям. В рассказе отмечается необходимость следовать заветам философии обыденного сознания, осознавать ценность истины и красоты, сторониться лжи и навязывания ролевых функций. Подчеркивается стремление к преодолению душевной разобщенности и ощущению себя частью универсума.

Предмет анализа - функциональность мифологемы оборотня-дракона в рассказе русского писателя харбинской диаспоры Б. М. Юльского «Путь дракона» (1939). Мотивы повествования рассматриваются в контексте мифопоэтики оборотня-дракона, представленной в китайской, приамурской, славянской и европейской культурах: в славянской и европейской культурах образ дракона преимущественно отрицательный; в приамурской культуре дракон является священным символом; в китайской культуре он означает благополучие и власть. Доказано, что авторская интерпретация образа дракона объединяет восточную, русскую и европейскую традиции. Сюжет, изобразительные детали, узнаваемые реалии в рассказе отражают представления Б. М. Юльского об этноментальности китайцев, населявших территорию Дальнего Востока. Восприятие им этнического самосознания хунхузов, их ментального своеобразия, закрепленного в национальной мифологии, имеет реальную основу, что подтверждается положениями и выводами труда Д. В. Ершова «Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке» (2010). Сочетая принципы жизнеподобия и мифогенности, Б. М. Юльский создал специфическую фронтирную мифологию, выраженную в магическом сюжете рассказа. К трактовке произведения применены герменевтический и сопоставительный подходы. Привлечен китайский, приамурский, русский, европейский культурный материал, в том числе древний философский трактат «Хуайнаньцзы» (не позднее 139 г. до н. э.), китайский классический роман ХVI в. «Путешествие на Запад», художественные произведения русских писателей «Фарфоровый павильон» (1918) и «Странник» (1918) Н. С. Гумилева, «Дракон» (1918) Е. И. Замятина, «Бронепоезд 14-69» (1921) Вс. В. Иванова, «Легенда о драконе» (1927) А. И. Несмелова, «Дракон» (<1930>) Вс. Н. Иванова, «Дракон, пожирающий солнце» (<1934>) Б. Н. Волкова, «Дракон» (1942-1944) Е. Л. Шварца, «Запахи миндаля» (1997) С. Г. Георгиева. Анализ художественной морфологии дракона опирается на произведения фольклора.